Пишу это письмо с тяжелым сердцем и смущением. Четвертый год продолжающейся войны вызывает во мне все более острое чувство бессилия, усталости и — признаюсь — фатализма. Если в первые месяцы войны все казалось предельно ясным, почти черно-белым, то теперь в сознании поселяется все больше сомнений, гнева и тревожной амбивалентности.

С самого начала я не испытывал никаких иллюзий: Россия развязала войну. Ответственность лежит исключительно на путинском режиме, который не смог и не захотел допустить, чтобы соседняя страна вышла из-под его влияния. Украина же, как мне тогда казалось, шла своим законным европейским путем — стремясь в ЕС и НАТО, будучи вправе выбирать свой вектор развития.

Была надежда, что режим Путина будет наказан — как собственным народом через протесты и сопротивление, так и международным сообществом, которое поможет Украине вскрыть моральное и управленческое банкротство Кремля. Надежда, что зло будет названо злом, а добро — поддержано.

Но годы идут, и что-то во мне меняется. Я все чаще испытываю раздражение, усталость, даже горечь. Глядя на Украину, я вижу страну, чья власть слишком легко поверила Западу — в его обещания, в его готовность принять ее в НАТО. Я вижу государство, где, на мой взгляд, сделано немало ошибок: язык, обострение конфликта, символический разрыв с русским пространством, который многие русскоязычные восприняли как враждебность. И где теперь, в условиях колоссального страдания, по-прежнему процветает коррупция и властное высокомерие.

Во мне возникает гнев, который я не хочу чувствовать. Зачем вы поверили? Зачем ввязались? Зачем позволили использовать себя в этом историческом эксперименте? Я понимаю, что эти вопросы несправедливы. Я понимаю, что в них звучит жертва, ищущая, на кого бы переложить боль. Я понимаю, что воевать за свою страну — это право, а не ошибка.

С путинским режимом для меня все по-прежнему ясно. Это — тьма. Это — агрессия. Это — преступление. Но меня пугает, что моя эмпатия к Украине, к ее народу, в последнее время все чаще уступает место раздражению и недоверию. Пугает, что в этой войне, где роли были однажды ясно обозначены, я начинаю сомневаться не в морали, а в смысле. И не нахожу в себе прежнего огня. Эти чувства — не позиция. Это — исповедь. Я не знаю, где искать выход.

«Ни один иранский чиновник никогда не становился на колени у ворот Белого дома. Единственное, что вызывает большее отвращение, чем его [Дональда Трампа] ложь, — это трусливая угроза „устранить“ верховного лидера Ирана.

Иран НЕ ведет переговоры под давлением, НЕ принимает мир на условиях давления и тем более не будет этого делать с отставным поджигателем войн, отчаянно цепляющимся за остатки влияния.

Иран ответит на любую угрозу встречной угрозой, а на любое действие — зеркальными мерами», — говорится в заявлении в аккаунте миссии в соцсети X.