Интересно было бы проследить, в какой степени академический интерес к конкретным языкам и народам Северной Евразии бывает обусловлен удачным брендированием, вводящим эти народы в мир поп-культуры. Любопытен здесь случай марийцев как "последних язычников Европы".

Как я полагал в пору своей наивности, всем в академическом мире очевидно, что этот ярлык — продукт совместного творчества национальной интеллигенции и заезжих журналистов, стремящихся сенсационализировать в общем-то довольно тривиальный (на фоне окружающих культур) материал. Нельзя же настолько не задумываться о значении слов "последние" и "язычники"?

О том, что можно, напомнила мне вышедшая недавно статья американского коллеги (автора уже многих публикаций по марийской этимологии), в первом же предложении которой ровно это и сказано - мол, марийцы считаются последним в Европе народом с непрерывной языческой традицией. И я бы подумал, что это изолированный пример, но обнаруживается и целая глава со схожим посылом от респектабельного московского религиоведа в коллективной монографии о европейском (нео)язычестве. Впрочем, определение "последний языческий народ" снабжено здесь знаком вопроса, да и многие другие формулировки достаточно осторожны, но затем следует удивительное: "Если сравнить марийцев с соседями (коми, мордвой, чувашами, удмуртами, бесермянами, волжскими татарами и башкирами), то становится ясно, что марийская духовная культура более архаична".

На чём могут быть основаны такие представления? Да ни на чём, кроме common misconception, удачно внедрённого рекламного клише, которое не подвергается сомнениям. Чтобы ставить его под сомнение, нужно понимать культурный контекст изучаемых народов, а с пониманием контекстов в гуманитарной науке XXI века большие проблемы.

Что такого особенно "языческого" и особенно "архаичного" в марийской народной религии, если ее сравнить, скажем, с соседней чувашской? Содержательно древнейший пласт составляют здесь довольно типичные для урало-алтайской зоны представления (ср. хотя бы имя марийского бога Юмо, которое этимологически тождественно финскому ilma 'воздух', и чувашское Турӑ, тождественное древнетюркскому божественному небу Тенгри), а новейшие пласты формировались под мощным влиянием народного ислама и затем народного христианства. В части разговоров об особой древности марийской веры довольно показательно, что подавляющая часть её терминологии заимствована из татарского и — в особенности — из чувашского языка. В.В. Напольских в свое время обращал в печати внимание на ироничность того факта, что название жреца в "древнем и самобытном марийском язычестве" — это просто заимствованное из татарского слово "старик" (карт).

Да и с точки зрения бытования судьба марийской народной религии едва ли выглядит уникальной на фоне той же чувашской. В обоих случаях имела место в общем малоуспешная политика прямолинейного выкорчевывания "язычества" в царское время, значительно более успешная борьба с "религиозными предрассудками" в советскую эпоху и всплеск интереса к теме – но уже в значительной степени в рамках интеллигентского неоязыческого движения – в постсоветские годы. Можно было бы подумать, что стереотип о "последних язычниках" проистекает из исключительной популярности "языческих" практик у современных марийцев, но ведь и такая оценка, мягко говоря, натянута (социологию по теме можно найти в этой монографии).

Далеко идущих выводов не будет — это просто история о том, что в низкоконкурентных областях, каковой является академическое изучение неиндоевропейских народов Северной Евразии, частью как бы common knowledge с лёгкостью могут оказаться не только такие "факты", которые устарели лет эдак на 50, но и такие, которые были придуманы на коленке уже в последние десятилетия.

Что касается одного из немусульманских народов Волго-Уральского региона, представления об иерархии бытующих здесь языков изложил в 1852 году первый чувашский писатель Спиридон Михайлов-Яндуш:

Благоразумнейшие из чуваш насчитывают в мире 77 языков, в числе сих 77 почитают главными 6: татарский, чувашский, черемисский, мордовский, калмыцкий и русский. Прочие же языки считают либо отдаленными, либо не стоящими внимания.

Надо думать, что выбор языков здесь отражает картину мира конкретно той группы чувашей, среди которых жил сам автор (уроженец Козьмодемьянского уезда на крайнем северо-западе чувашского ареала, в пограничье с марийцами). Поэтому черемисский здесь актуален — понятно, что это не могло быть верно для всего чувашского мира. Ввиду особенностей расселения конкретных этнических групп неудивительно, что в списке есть мордовский и нет удмуртского. Зато есть калмыцкий! Можно полагать, что дело здесь в торговых связях между Средним и Нижним Поволжьем. В словаре Ашмарина чувашское слово калмăк фигурирует в значениях (1) 'калмык' и (2) как бранное слово 'жадина' — видимо, не очень любили чуваши торговать с калмыками :)) . А также в чувашском языковом сознании XIX века можно было калмăк пек çи — "жрать как калмык", то бишь, пишет Ашмарин, "есть торопливо, большими и плохо разжёванными кусками".

https://t.me/dr_bormotucher/3395